Тынянов Юрий Николаевич: различия между версиями

Переход в ряды писателей для Тынянова, по его свидетельству, был непрост, хотя и приближал его к практическому изучению объекта своих научных исследований. До революции теоретики и историки литературы рассматривали занятие беллетристикой как трату времени на нечто несерьезное, второстепенное и даже как измену академической науке. После наступивших в стране перемен у писателей и поэтов появились новые темы, новый стиль общения с читателем. Литература в буквальном смысле «ушла в народ»: мастера слова читали свои произведения в клубах и на площадях. Становилось всё более очевидно, что эта новая литература требует и новых методов ее изучения. Для Тынянова таким методом стала проверка теоретических изысканий на практике. Она позволила ему осознать и другое: литературная деятельность, в свою очередь, помогает лучше понять суть многих исторических явлений, так как «художественная литература отличается от истории не “выдумкой”, а бóльшим, более близким и кровным пониманием людей и событий». Его произведения имели успех, так как базировались на глубоком знании эпохи, о которой он рассказывал.

Вениамин Каверин писал: «Художник всегда был очень силен в исследовательских работах Тынянова, а его романы и рассказы были бы невозможны без того глубокого разреза истории, который он производил умным ножом исследователя». И как ученый, и как писатель, Тынянов отличался исключительным вниманием к деталям и способностью воссоздать события и взаимоотношения по самым, казалось бы, незначительным датам, поступкам, вещам или фразам — так, по определению Каверина, талантливый ученый-натуралист способен по одной кости восстановить полный скелет доисторического животного. Многие догадки Тынянова через годы и десятилетия подтверждались благодаря вновь обнаруженным источникам информации. Но это не означает, что его художественные произведения основаны только на догадках: ради двух или трех строчек Юрию Николаевичу приходилось изучать огромное количество документов. Интуиции он доверялся лишь тогда, когда нигде не мог найти подтверждение своему «ощущению подлинной правды».