Григорьев Олег Евгеньевич: различия между версиями

(Новая страница: «{{Шаблон:Писатель2 |ФИО = Олег Евгеньевич Григорьев |Портрет = Grigo…»)
 
Строка 36: Строка 36:
В 1989 вышла последняя прижизненная детская книга «Говорящий ворон». В журналах начинают публиковаться стихи для взрослых; в 1990 году выходит буклет по стихам Григорьева с иллюстрациями Александра Флоренского, но первые «взрослые» книги – «Стихи. Рисунки» (СПб.: Нотабене, 1993, составлена М.Д.Ясновым в сотрудничестве с автором) и «Двустишия, четверостишия и многостишия» (СПб: Камера хранения, 1993) появились лишь посмертно. Одновременно в жизни Григорьева происходят драматические события: в 1989 он был вторично арестован после столкновения с милиционером, несколько месяцев провел в предварительном заключении и в итоге,  благодаря ходатайству Союза Писателей, получил условный срок. После выхода из заключения Григорьев, страдавший алкоголизмом и рядом физических болезней, бедствовал – несмотря на пришедшее признание. Вынужденный сдавать свою квартиру, он в последние месяцы жизни поселился в сквоте художников и музыкантов на Пушкинской, 10. Умер от прободения язвы желудка.  
В 1989 вышла последняя прижизненная детская книга «Говорящий ворон». В журналах начинают публиковаться стихи для взрослых; в 1990 году выходит буклет по стихам Григорьева с иллюстрациями Александра Флоренского, но первые «взрослые» книги – «Стихи. Рисунки» (СПб.: Нотабене, 1993, составлена М.Д.Ясновым в сотрудничестве с автором) и «Двустишия, четверостишия и многостишия» (СПб: Камера хранения, 1993) появились лишь посмертно. Одновременно в жизни Григорьева происходят драматические события: в 1989 он был вторично арестован после столкновения с милиционером, несколько месяцев провел в предварительном заключении и в итоге,  благодаря ходатайству Союза Писателей, получил условный срок. После выхода из заключения Григорьев, страдавший алкоголизмом и рядом физических болезней, бедствовал – несмотря на пришедшее признание. Вынужденный сдавать свою квартиру, он в последние месяцы жизни поселился в сквоте художников и музыкантов на Пушкинской, 10. Умер от прободения язвы желудка.  


Поэтику Григорьева часто связывают с наследием ОБЭРИУ, но по существу его объединяет с обэриутами лишь стремление к разрушению привычных ассоциаций и пропорций и парадоксальное соединение комического и трагического начал. Как указывал Олег Юрьев, «в обэриутских стихах (да и в прозе с пьесами) действительно страшно, потому что на самом деле смешно. У Григорьева действительно смешно, потому что по-настоящему страшно <…> Обэриуты входили в чужой смешно-страшный мир, а Олег Григорьев выходит из своего страшно-смешного мира — он, как и все серьезные писатели наших времен и мест, выходящий». Уникальное воздействие детских стихов Григорьева связано с остротой осознания автором и читателем необычных пропорций и внутренних отношений мира и с освобождением от страха перед ним через это осознание. Все стихи Григорьева можно условно разделить на миниатюры (двустишия и четверостишия) и крупнофороматные стихотворения, однако принципы поэтики постоянны.  
Поэтику Григорьева часто связывают с наследием ОБЭРИУ, но по существу его объединяет с обэриутами лишь стремление к разрушению привычных ассоциаций и пропорций и парадоксальное соединение комического и трагического начал. Как указывал Олег Юрьев, «в обэриутских стихах (да и в прозе с пьесами) действительно страшно, потому что на самом деле смешно. У Григорьева действительно смешно, потому что по-настоящему страшно <…> Обэриуты входили в чужой смешно-страшный мир, а Олег Григорьев выходит из своего страшно-смешного мира — он, как и все серьезные писатели наших времен и мест, выходящий». Уникальное воздействие детских стихов Григорьева связано с остротой осознания автором и читателем необычных пропорций и внутренних отношений мира и с освобождением от страха перед ним через это осознание. Все стихи Григорьева можно условно разделить на миниатюры (двустишия и четверостишия) и крупнофороматные стихотворения, однако принципы поэтики постоянны.  


Григорьев избегает эпитетов, описаний. В основе любого его текста – действие, которое и образует поэтический образ. Источником сюжета может быть как бытовое наблюдение, так и в редких случаях «книжный» (библейский или мифологически) сюжет, очищенный от «случайных» деталей, предельно упрощенный. Поэт приводит его к точке парадокса, почти всегда метафизически наполненного, часто жестокого.  
Григорьев избегает эпитетов, описаний. В основе любого его текста – действие, которое и образует поэтический образ. Источником сюжета может быть как бытовое наблюдение, так и в редких случаях «книжный» (библейский или мифологически) сюжет, очищенный от «случайных» деталей, предельно упрощенный. Поэт приводит его к точке парадокса, почти всегда метафизически наполненного, часто жестокого.