Григорьев Олег Евгеньевич: различия между версиями

Строка 37: Строка 37:


Поэтику Григорьева часто связывают с наследием ОБЭРИУ, но по существу его объединяет с обэриутами лишь стремление к разрушению привычных ассоциаций и пропорций и парадоксальное соединение комического и трагического начал. Как указывал Олег Юрьев, «в обэриутских стихах (да и в прозе с пьесами) действительно страшно, потому что на самом деле смешно. У Григорьева действительно смешно, потому что по-настоящему страшно <…> Обэриуты входили в чужой смешно-страшный мир, а Олег Григорьев выходит из своего страшно-смешного мира — он, как и все серьезные писатели наших времен и мест, выходящий». Уникальное воздействие детских стихов Григорьева связано с остротой осознания автором и читателем необычных пропорций и внутренних отношений мира и с освобождением от страха перед ним через это осознание. Все стихи Григорьева можно условно разделить на миниатюры (двустишия и четверостишия) и крупнофороматные стихотворения, однако принципы поэтики постоянны.  
Поэтику Григорьева часто связывают с наследием ОБЭРИУ, но по существу его объединяет с обэриутами лишь стремление к разрушению привычных ассоциаций и пропорций и парадоксальное соединение комического и трагического начал. Как указывал Олег Юрьев, «в обэриутских стихах (да и в прозе с пьесами) действительно страшно, потому что на самом деле смешно. У Григорьева действительно смешно, потому что по-настоящему страшно <…> Обэриуты входили в чужой смешно-страшный мир, а Олег Григорьев выходит из своего страшно-смешного мира — он, как и все серьезные писатели наших времен и мест, выходящий». Уникальное воздействие детских стихов Григорьева связано с остротой осознания автором и читателем необычных пропорций и внутренних отношений мира и с освобождением от страха перед ним через это осознание. Все стихи Григорьева можно условно разделить на миниатюры (двустишия и четверостишия) и крупнофороматные стихотворения, однако принципы поэтики постоянны.  
{{цитата|автор=Олег Григорьев|Мы летом у бабушки жили,|Соседом был Коля у нас.|Мы с Колей так крепко дружили,|Что даже подрались пять раз.}}


Григорьев избегает эпитетов, описаний. В основе любого его текста – действие, которое и образует поэтический образ. Источником сюжета может быть как бытовое наблюдение, так и в редких случаях «книжный» (библейский или мифологически) сюжет, очищенный от «случайных» деталей, предельно упрощенный. Поэт приводит его к точке парадокса, почти всегда метафизически наполненного, часто жестокого.  
Григорьев избегает эпитетов, описаний. В основе любого его текста – действие, которое и образует поэтический образ. Источником сюжета может быть как бытовое наблюдение, так и в редких случаях «книжный» (библейский или мифологически) сюжет, очищенный от «случайных» деталей, предельно упрощенный. Поэт приводит его к точке парадокса, почти всегда метафизически наполненного, часто жестокого.